Перед выходом на прогулку в парк Евсей набирает полную термокружку горячего кофе – даже зная, что потом ему придётся полтора часа ворочаться перед сном. Никакое здоровье, по его мнению, не стоило приятного ощущения, которое дарует хороший кофе во время умеренно активной ходьбы вокруг пруда в парке; иногда, в основном летом, когда темнеет поздно, он садился на скамейку и потягивал круто сваренный лунго на зерне из Кении, глядя на то, как исчезает за горизонтом солнце. Он не тратил деньги на покупку кофе в кофешопах, но понимал тот вайб, который даёт кофе в стакане: это был своеобразный островок стабильности. Если ты можешь позволить себе чашку кофе раз в день, значит, всё с тобой нормально, жизнь продолжается.
Тратиться он не любил, да и не хотел; а вот заварить себе кофе дома и повторить этот экспириенс почти что за бесплатно – вот это радовало его скупое (но справедливое) сердечко.
Здесь располагался его любимый тип парка, каменный и ухоженный. С деревьями, да, но без растрёпанной безалаберности, без кусток этих колючих, без шашлычных зон и зарослями крапивы до неба. Нормальный, хороший, ухоженный парк, чистый – вот что главное! Конечно, отдельные свинства бывали, увы, такова природа человека – гадить везде, где появляется, но здесь, по крайней мере, всегда можно было рассчитывать на дворника или неравнодушных граждан. Вот у парка, где раньше жил Евсей, там и шприцы валялись, и чего только не, хотя казалось бы, зона возле школы; а тут? Совершенно другое дело. Хорошие детские площадки, на которые Евсей, сказать по правда, залезал и катался не хуже малышни (но так, осторожненько, чтобы ничего не поломать), выделенные зоны для велосипедистов, скейтбордистов, собачников – рыбаков, наконец. Хотя что они ловили в пруду, который Евсею, человеку далеко не высокому, будет по плечо, оставалось неясно; к тому же тут рядом дорога… Но, с другой стороны, Евсей и в чистой речке удить бы рыбу не стал: это, как говорят американцы, «не моя чашка чая».
Мимо прошмыгнула кудлатая чёрная собачка; хм, забавно, прежде он такой не видел. Но, когда у него была Ретка, он тут особенно и не гулял: здесь часто пуляли салюты, а она была барышней трепетной, чуткой и чувствительной, боявшейся резких звуков… Что у неё происходило в прошлом, Евсей не знал – но подозревал, что ничего хорошего. Она была пугливая, начинала извиняться, стоило лишь слегка повысить голос… Нет, это хорошо, было бы куда хуже, если бы она не понимала слов «нет» и «нельзя», но ему становилось горько от того, что он, по всей видимости, третировал животное.
Да-а-а… сколько уже времени прошло.
К собачонке, оказавшейся дружелюбным шнауцером (каким-то маленьким, Евсей в породах не слишком-то разбирался), прилагалась хозяйка. Милая. Лет семнадцати, может, старше. Сейчас акселерация во все поля, толком и не разберёшь, кому сколько лет. Слава богу, никаким эфебофилом Евсей не был и в принципе не мог попасть в ситуацию, когда бы ему пришлось сомневаться в возрасте партнёрши. А эта… девочка – нет, даже нетипичная: играет с собакой, а не с телефоном. Кидает ей палку. Повторяет упражнения – смешно, собачка-то получается почти что цирковая. Разве что сальто назад не крутит; а вот если бы могла…
Ещё один повод уколоть себя и осудить за малое внимание к Ретке.
Со временем перестаёшь казниться и принимаешь вещи такими, какие они есть. Евсей прекратил заниматься самобичеванием из-за усталости: оказывается, поедание самого себя с лёгкостью может надоесть, как забавно. Что думает на этот счёт Мила, Евсей не знает: ревнивый взгляд заставляет видеть то, что она как будто бы перестала переживать раньше него, а здравый смысл подсказывал, что в этом ничего плохого нет – и эта его фиксация как раз наоборот, странная и ненормальная. Но с ним так всегда, когда случалась чья-либо смерть: кажется, он так и не вырос из того возраста, когда сам факт смерти нельзя было ощутить и познать в полной его грандиозной красе – а значит, он ужасал. И так из раза в раз; конечно, Евсей – взрослый человек, и он преодолел детский ступор от охватившего ужаса, так что мог даже шутить и над смертью, и над своими страхами – но он всегда знал правду: они никуда не деваются. Ты денешься, твоя жена денется, твоя семья, города, природа – а вот они останутся.
Наверное, он зря платил психологу его деньги.
- Здрасьте, вы Титушку не видели? Чёрненькая такая собачка, бойкая!
Опять эта девочка. Да, отпускать чёрную собаку без поводка вечером – идея плохая с разных сторон, но если чему и научился Евсей за годы зрелости, то это принятию ошибок владельцев собак. Их оправдание никогда не должно было пересекать черту с натуральным живодёрством, но этого Евсей, человек эмоциональной чуткости, всегда умудрялся избегать. А вот простить случайную девочку за то, что не подумала обзавестись светящимся ошейником или приучить животное прибегать на свист – ну он же не сволочь, мало ли, что случается у разных людей. В конце концов, Ретка умерла по его вине, и это было бы лицемерием с его стороны.
- Нет, не видел, – сказал он, вставая. – Давайте помогу.
Какую он мог оказать помощь со своим минус два и полным незнанием повадок конкретной собаки – трудно сказать, но помочь человеку в беде было просто правильно. Других опций и не предполагалось: возможно, не столько от какой-то глубокой внутренней доброты, сколько банально из-за лени и отсутствия творческого воображения. Ходить вслед за бегущей впереди и уже почти рыдающей девочкой и монотонно кричать «Тит, Титушка, Титок» не требовало ни ума, ни вдохновения.
Но он старался. Честно старался.
Парк был крошечным, одной стороной своей уходящей на территорию школы; при должном желании и сноровки маленькая собачка могла бы убежать туда. Или выскочить на дорогу. Не на большое шоссе – оно пролегало значительно выше, и к нему банально было неудобно подниматься, хоть бы и собаке, – а на маленькую дорожку, разделяющую школу и жилые дома…
Нет, надо думать о хорошем. Сколько тут кустов, пусть даже аккуратно подстриженных, сколько деревьев. Неужели правда маленькому сметливому животному потребовалось бы совершать рейд вверх по склону?
- Ничего, сейчас найдётся, – попытался успокоить хозяйку Евсей. Неубедительно, не получилось.
- Может, на пруд? – предложил он же. – Она у вас любит купаться?
- Да, но, блин, сейчас осень! Зачем ей туда?!
«Зачем» – странный вопрос относительно собаки. Зачем жрать мусор? Зачем облизывать металлические ножки от стула? Зачем прогрызать дыру в обоях? Поведение собаки – это вообще не про рацио, это не что-то, что можно объяснить через человеческую логику. Так думал Евсей, а потом устыдил себя тем, что он просто не доверяет кинологам – хотя именно это как раз и нерационально, особенно если у него нет предвзятого отношения к психологии вообще.
Он объяснил себе, что если собачка любит купаться, то видеть её надо возле пруда. Конечно, сейчас прохладно… но, с другой стороны…
Оказалось, что неважно, о чём он думал и чем мотивировал для себя поведение беглянки: он оказался прав. Вот только правота эта… лучше бы ошибся.
Чтобы попасть на берег, им надо было спуститься с мостков и пройти через ровные заросли рогоза. Несложно, хотя осенью противно: трава мокрая и хлёсткая, и пачкает штаны. Для Евсея нет никакой проблемы, он носит хорошие, военные, а вот за девочку страшновато: на ногах у неё обычные спортивки с какой-то надписью дурацкой, «Don’t look at my dick». Ну и ну. Вряд ли она её согревает в такую погоду; да и кроссовочки эти жидкие… В общем, прошли, преодолели. На берегу – огромное пятно; сначала казалось бревно, но… нет, не бревно. И не собачка. Хотя кому принадлежит въевшаяся в мокрую грязь кровь, Евсей не сомневался ни секунды. Пессимист, что ли?
Но почему они не слышали криков пёсика?
- Живодёры долбанутые, – пробурчал он про себя. Вот, отлично, паническая атака, старая подруга, тебя-то тут и не доставало. Нет, то, что она появилась, не удивительно нисколько: кровь в принципе зрелище пугающая, особенно если точно знаешь, что она от насильственной смерти, но… О, Господи, сложно дышать.
Хорошо, что за годы он обучился контролировать себя в этих ситуациях.
- Я…
- К воде след идёт. – Девочка прекратила рыдать: она сцепила зубы плотно-плотно, как бородатая агама. Спустилась ниже, к воде. – Появись, сука, появись…
- Ты думаешь, её в воду утащили? – Это было странно, но правота девочки подтверждалась тем, что видел сам Евсей: след действительно тянул в пруд, в воду, и заканчивался на бетонном бортике, огораживающем водоём от берега.
- Я не знаю! Извини, – поспешно добавила девочка, моментально устыдившись своего выплеска эмоций.
Евсей даже и не знал, что ему думать. Это вообще получалось с трудом, все ресурсы организма шли на то, чтобы успокоить как-то свою нервную систему; но те жалкие мысли, что оставались в сознании, подводили к тому, что других вариантов, кроме живодёров, нет. В этом районе не водится бродячих собак, а если бы и водились, то вряд ли бы стали топить труп животного. Правда, судя по следам, тело волоком тащили… это сложно объяснить, но наверняка есть какой-то способ.
Потому что если не живодёры, то кто? Лох-Несс у них в пруду поселился, или что?
Господи, всё в крови, всё. Бедная маленькая собачка…
Хотелось бы верить, что это не она, что она побежала в другую сторону, но тогда нашедшее приобретало ещё более зловещий вид, потому что тогда это могла бы быть человеческая кровь.
Подыши, подыши, хор-рошо, фух. Пока не делай вдох.
Надо позвонить в полицию.
- Я звоню…
- Не надо никуда звонить?
- …Почему?
- Тихо! Просто стой… тихо. Пожалуйста.
Девочка зашла по колено в воду; от этого зрелища становилось холодно даже устойчивому Евсею – щас, конечно, теплее, чем обычно, но уж точно не для купаний в стоячем пруду! Но тон её был уверенный, а Евсей – человек, сдающий перед теми, кто, как ему кажется, разбирается в ситуации несколько лучше него самого. Девочка плакала – и это как раз неудивительно, любой бы на её месте плакал; но одновременно с тем она выглядела страшно злой, как будто бы…
Как будто бы понимала, что происходит.
Надо же, везёт ей. Вот бы это понимание самому Евсею.
Он ещё меньше начал понимать, когда движение в воде (которое он прежде приписывал рыбам) стало куда более заметным, и над поверхностью появилось… ох, как сложно это описать. Это была морда, похожая по выражению и текстуре шерсти на морду морского леопарда. Не то чтобы Евсей хорошо разбирался в животных, но в этой передаче было множество ужасных и кровавых подробностей убийств пингвинов, так что он хорошо запомнил, как должен выглядеть огромнейший и злобный как сукин сын тюлень. Разница с обычным морским леопардом заключалась в фосфорном свечении пятен на шерсти, выступающих над глазами костяных (или хитиновых?) пластинах, а также серном дыхании, которое донеслось даже до того места, где стоял Евсей. Всё происходило слишком быстро, и он не успел отметить ни размера чудовища (наверное, где-то метров пять, может семь), ни странность его ласт.
Говорят, перед смертью движения видишь как будто бы в рапиде – замедленными. Странное предположение, Евсею казалось, что это совсем не так: наоборот, вещи должны происходить в их нормальном темпе, иначе – насколько сложно увернуться от того, что замедленно? Как объяснить внезапные смерти в ДТП или от падения сосулек на голову? А если человек ещё и не видит того, что его убило? Нет, странная, странная мысль. Он о ней задумался только сейчас, когда действие развивалось во всей его пугающей красоте. Медленно-медленно приближался огромный морской леопард с пастью, способной ухватить взрослого человека (поперёк туловища, конечно, не вдоль), медленно-медленно девочка приняла стойку, пригнулась, Евсей отполз (на своих двух, но отползает) подальше от берега… Вот леопард (или кто он там есть) выпрыгнул из воды, девочка поднырнула под него, и…
Господи.
Что там произошло, Евсей толком и не рассмотрел: минус два, ночь, да ещё и это было сплетение туловищ разной степени деформированности. Ноги у девочки отросли, руки тоже, обзавелись какими-то хваталками, а лицо – ну, в темноте не разобрать. Они не издавали звуков, вот что самое поразительное: то есть поднялся плеск воды, кто-то молотил лапами по поверхности, но сами… противники – о нет, ни единого стона, рыка или другого звука. Хотя, кажется, Евсей видел, как тварь из пруда открывает пасть.
Пока происходило это эпическое сражение, Евсей, глядя на него, успел подумать о разных вещах. Он вспомнил детский страх перед – даже не глубиной, а самим по себе речным или морским дном, на котором могло обитать что-то недружественное – раз. Два – он прикинул, должно ли этой твари быть комфортно в неглубоком, в общем-то, пруду: нет, не должно. Да, тут не один пруд, и они соединены друг с другом сетью порогов, но не заметить, как такая махина преодолевает одной за другой ступенечки с вяло текущей водой, просто малореально. Три – она всегда питается собаками? Или чем ещё тогда? Чайками? Они тут водятся, но мало их… может, голуби какие-то… чайки…
Он продолжал так думать, а схватка тем временем перебралась на берег. Сложно было сказать, кто побеждает: со стороны же казалось, что никто. Леопард хоть и клацал бессмысленно челюстями, пытаясь выгнуть шею так, чтобы достать до соперницы, но не подавал признаков слабости; девочка же лежала придавленная, но она успешно его… грызла? О Господи.
По крайней мере, теперь ему гораздо легче вмешаться в процесс.
Нож Евсей носил с собой всегда; как-то его даже в Казани не хотели сажать на поезд, потому что – ну, мужчина, нож, понимаете. Но Евсею повезло выглядеть (да и, наверное, быть) человеком с обаянием дурачка и честными глазами человека, который будет до последнего избегать физического столкновения. Ну, да, в армии всякому, конечно, научили, однако применять эти приёмы в гражданской жизни, как правило, и не нужно.
Но сейчас не была гражданская жизнь. Сейчас была битва монстра… и монстра. Только один из них – несовершеннолетняя девочка, у которой только что убили собаку.
Евсей воткнул лезвие в шею: входило с трудом, толстая кожа мешала проникновению. Но справился. Даже увернулся от гигантской пасти со светящимися зубами. На него зафонтанировала кровь: не брандспойтом, конечно, такое только в кино бывает, но измазался страшно. Открытая плоть словно придавала зверю сил – но Евсей упёр колено в основание головы чудовища, едва удерживаясь, чтобы не упасть прямо на ряд острейших зубов. Девочка же выгнулась и – боже, что это теперь была за девочка! Вот это, конечно, всем девочкам девочка! Зубы торчали наружу, как у хаулиода, причём зубы были соответствующие – огромные и полупрозрачные, словно бы сделанные не из кости, а заточенных сосулек. Нос, прежде миленький и вздёрнутый, ушёл в череп и забрал с собой переносицу, а вместе с ней – пространство между двумя глазами: они вылупленные, рыбьи, огромные и почти сливающиеся друг с другом, как в старых играх по Сонику. Ещё мгновение – и она страстно вгрызлась в прудного монстра, не оставляя ему шансов на выживание, а Евсея – окропив его кровью с головы до ног.
Евсей чувствовал судороги несчастного создания, как сокращаются его мышцы. Потом перестали. Кровь всё ещё шла, но монстр не шевелился. Надо было ещё его додержать, чтобы точно исключить момент внезапного нападения. Евсей поковырял в теле ножом, но понял, что это бессмысленно: тварь Божия умерла. «Потому что ей перегрызли горло», – заботливо появилась мысль, которую теперь он не мог выгнать.
Да, действительно. Именно так, а никак иначе.
Девочка стояла и теперь приняла свой нормальный облик. Никаких зубов, спускающихся до подбородка, никаких длинных и утончённых конечностей. Просто семнадцатилетка с плохо прокрашенными тёмными корнями на блондинистой голове, с головы до ног облитая кровью. Как и сам Евсей. Наверное. Он точно не знал, но догадывался.
- Полиция, – заговорил Евсей, но девочка упала на землю и зарыдала так, как будто бы ждала этого момента часами. Евсей осторожно подошёл к ней: он не умел успокаивать девочек-подростков в истерике. Его собственный опыт был весьма шаток в этом месте, и Евсею казалось, что надо просто подождать, когда это закончится.
Тем более вон, в одно горло многотонное чудовище убила. Взрослым мужикам после такого надо выпить, а уж с её-то шаткой психикой.
- Титочка, Титок, – повторяла девочка, пока Евсей стоял рядом и просто смотрел на неё, не решаясь предпринимать решительных действий. Погладить? Обнять? Поделиться своей печальной историей? Это всё кажется жалким и неуместным в сравнении с пережитым прямо сейчас горем.
- Грустно, – некстати вякнул Евсей. Получилось так себе, девочку он не успокоил. – Очень плохо, что так умерла.
- Да блин, – девочка поднялась с земли и села на корты, как пацан. Некрасиво. – Я ведь знала, я знала, но…
- Что тут крокодил этот водится?
- Да какой крокодил! – Девочка почти кричала. Неудивительно, колотило её страшно, вон даже сигарету раза с четвёртого только зажгла, когда Евсей помог. – Я щас позвоню, ты посиди…
- Зачем? Куда позвонишь?
- Бате, он знает… Шмотки притаранит. Денег даст сколько скажешь.
- А деньги зачем? – на этом моменте Евсей напрягся.
- Ну, за помощь. Ща, дай пять минут.
- Да не надо мне ничего, – предложение о деньгах Евсея обидело. Ему они, конечно, были не лишние, но он считал ниже своего достоинства брать плату за то, что вообще-то должен делать любой сознательный человек. У него даже появился порыв встать и уйти… но, тут девочка права, в таком виде по улице не походишь. Первые же менты и завернут – и будут правы.
Он жестом попросил сигарету, девочка её дала. Евсей слушал краткие, слишком краткие, непонятные для стороннего человека фразы, и думал о том, что эти моменты вообще-то круто меняют жизнь. Он никогда не верил в потустороннее, а теперь сидел над трупом неведомого существа, противоречащего (и он был в этом уверен, несмотря на скромные познания в биологии) земной природе… и курил с другим.
Странно, но это его напрягло гораздо меньше, чем могло бы. Возможно, Мила права, и его подавленность носит куда более всеобщий характер. А, может быть, дело в удивительной душевной устойчивости: это вопрос психолога, откуда она возникла (сам Евсей, конечно, к психологам не ходил), но сейчас он больше думал о том, какая жизнь у этого ребёнка. У неё была понятная человеческая привязанность… но ведь не может же быть такого, что у девочки с выдвигающейся челюстью подводной твари будни протекают и у всех. Такого просто не может быть.
Но сейчас она была разбита горем. Она уже не плакала, просто сидела подавленная, с напряжённым плечевым поясом и кривой спиной сколеотика.
- У меня полгода назад собака умерла, – неожиданно признался Евсей. – Так что я тебя понимаю.
Нет, последнее, наверное, лишнее. Его история не такая же, как у неё. Он не понимает в полной степени, каково это – лишиться собаки вот при таких условиях.
- Здесь? – Девочка стряхнула пепел.
- Нет… Убежала от фейерверков. Нашли в другом районе. Поизмывался кто-то, не очень хороший.
- Убила бы их. Всех до одного. – Девочка агрессивно прокусила шарик в сигарете.
- Да зачем убивать… Наказать надо, это да.
- Нашли в итоге?..
- Нет.
- Хочешь, помогу? Я искать умею хорошо.
- Да Господи, какие глупости. – Евсей тяжело вздохнул. – Полгода прошло.
- Ну да, полгода много, – согласилась девочка.
Она уткнулась лицом в колени. Евсей долго думал, положить ли ей руку на плечо, решился – и так и оставил. Его новая знакомая не сопротивлялась, хотя и прижиматься не думала. Ну и слава богу, на самом деле, Евсею были бы некомфортные более интимные прикосновения к семнадцатилетней девочке. Даже просто для себя, а не потому, что кто-то что-то подумает. Подростки – это не дети, их уже нельзя теребить, как тебе хочется, и к ним уже применяются подозрения, которые обычно переносятся на людей постарше.
Но он хотел как-то выразить своё сочувствие, свою глубокую скорбь по миленькой смешной собачке с кудлатыми ушами.
Кажется, хозяйка его поняла.
Разговор не клеился, девочка сознательно (тут Евсей не сомневался) уводила разговор подальше от обсуждения чудовища. Её отец появился оперативно, вместе с тремя какими-то людьми; у Евсея возникло подозрение, что это какие-то бандиты – уж больно профессионально зачищали пространство. Труп чудовища просто скинули обратно в воду, почистили траву от крови. Смыли её же – кровь – с девочки и Евсея; ему же дали комплект новой одежды и забрали старую. Пришлось вспомнить давно забытые ощущения детства, когда он ребёнком мерил одежду на рынке, прячась за ненадёжной картоночкой, под пристальным взглядом продавчихи. На вопрос про девочку отец, крупнозубый подозрительный человек в избыточно элегантном костюме, сказал, что она поедет в машине и там переоденется. Денег Евсею всё же всучили, хотя он отказывался – но это, по всей видимости, не те люди, с которыми не будешь спорить, даже если умеешь драться. Сунули, как сказал папа девочки, «за благодарность», хотя, конечно, на самом деле имели в виду, чтобы он продолжал молчать. Сумма приличная, но Евсею смотреть на неё не хотелось ужасно: она раздражала его, разрушала, как ему казалось, всё то хрупкое доверие, что у них возникло с девочкой. Да не нужно ему это, просто дайте пойти домой и обо всём забыть…
А получится ли?
К счастью, Милу задержали на работе, и ей не пришлось ждать появления Евсея. Тот к её приходу переоделся в домашнее; вопросы к новой одежде возникли, но Евсей подготовил сравнительно убедительное объяснение, что ему передала одежду бабушка (она так часто делала, и изредка Евсей её даже принимал, если бабушка была чрезмерно настойчива). Они сели за ужин, включили сериал – всё шло как и должно было быть, так, как проходило все дни до того.
Только вот на душе скреблись кошки. Огромные матёрые каракалы, которые жрут зайцев, уток и другую пищу, слишком крупную для обычной домашней мурки.
- Может, заведём кого-нибудь?
Вопрос застал Евсея врасплох, хотя задавался не первый раз. Да, он бы встретил его куда спокойнее… если бы не случилось то, что случилось.
Очень неудачный вопрос в очень неудачное время.
- Давай не сегодня, – обычно он не использовал это идиотский способ соскочить с проблемной темы, но сегодня он правда многое пережил, и не был готов к дополнительной порции серьёзности.
- Ладно, – удивилась Мила: она тоже знала, что такое поведение мужу не свойственно. – Просто мне кажется, это помогло бы… нам перестроиться, что ли. Ну, переключиться на заботу о ком-нибудь другом.
- Мил, я правда не готов.
Не готов так не готов; они продолжили смотреть «Штамм», вернулись в уютный мир маленькой квартиры, где всякая фигня происходит только на экране, пестря такой выдумкой, какой никогда не бывает в реальной жизни.
Что он сегодня узнал? Что понял? К чему пришёл в душе после того, как стал свидетелем странной ситуации?..
Наверное, Мила права, и надо действительно взять какое-нибудь животное. Кота, например.
Иначе они так и сварятся в этом котле из глухой тоски и печали.